— Да, все это делает женское тело более соблазнительным, — скучным голосом подтвердил он, отделавшись от ботинок, со стуком упавших на пол. — Хотя… — Харви помедлил, — не советую заниматься показухой. Будучи одетой, каждая может ломать комедию.
— Ломать комедию? Какая женщина, если она в здравом уме, конечно, станет наряжаться подобным образом? Такое белье неудобно в носке, — с наигранной беззаботностью пояснила Оливия, начиная расстегивать пояс. — Подобные тряпочки надевают с одной-единственной целью — соблазнить мужчину. Разве ты этого не знал?
— А что они заставляют чувствовать тебя, эти тряпочки? — язвительно спросил Харви.
Оливия поспешно сняла с себя платье и швырнула его на пол, чтобы не дать Харви опередить ее, раздевшись первым.
— Они пробуждают во мне потрясающую чувственность. И все-таки до чего приятно избавиться, например, от бюстгальтера!
И названный предмет туалета полетел на ковер. Оливия улыбнулась Харви и стала неторопливо поглаживать свои груди. В одном из недавно виденных ею фильмов это проделывали исполнительницы эротических танцев.
Харви может быть сколько угодно язвительным и циничным, если ему это нравится. Пусть. На меня это никак не действует. Я докажу ему, что он заблуждается относительно моей сексуальности, — я получаю удовольствие от своей шаловливо-чувственной игры.
— Хочешь знать точку зрения мужчины? — спросил Харви, пожирая глазами роскошное обнаженное тело жены, оказавшееся прямо перед его глазами.
— Я предпочла бы знать твою собственную, — ответила Оливия, которую действительно интересовало только то, что касалось лично ее.
— Быть сексуальной вовсе не значит демонстрировать обнаженную грудь. Сложение, движения, манера держать себя — вот что делает женщину сексуально привлекательной. Груди, ягодицы — если мы переходим на личности, — у тебя просто замечательные.
Зависть, которую Оливия всегда чувствовала по отношению к высоким стройным женщинам типа Аделайн Бидс, мгновенно улетучилась. Если Харви нравится именно ее фигура, почему она должна кому-то завидовать?
На ее лице сияла довольная улыбка — свидетельство того, что она получала удовольствие, чувствуя пробуждающееся в ней желание. И Харви вряд ли сможет испортить это удовольствие. В его глазах, заметила Оливия, появился вопрос, которым он никогда не задавался раньше: неужели эта женщина — моя жена, неужели она и вправду способна на то, что обещает?.. Так истолковала Оливия неожиданно появившееся на лице Харви выражение.
Ей страстно захотелось прильнуть к нему источающим чувственный жар телом, почувствовать в своем лоне настойчивый напор его плоти. И тогда она скользнула вниз и с тихим ликованием ощутила силу возбуждения Харви.
Оливия прерывисто вздохнула и спросила:
— Тебе хорошо?
— Да… — прохрипел он.
И Оливия отдалась порывистым бурным ласкам, которыми осыпал ее Харви. Она отвечала с тем сладостным неистовством, какое, оказывается, накопило ее тело за долгие семь лет не узнанной до конца, не познанной им страсти. Вожделение, влечение, зов плоти, манок… Каких только слов ни напридумывали люди, но ни одно из них не могло выразить того, что чувствовала Оливия. Что чувствовали они оба.
И в самый сладостный, в самый высокий момент их любви в Оливии неожиданно пробилось глубинное примитивное собственническое чувство: вот он — мой муж, мой мужчина, мой любовник…
Все-таки я доказала Харви, что достойна его!
Оливия молча наблюдала, как Харви одевается. Он догадывался, что она ждет каких-то слов, что ей хочется знать, например, получил ли он удовольствие? Но Харви молчал — его по-прежнему одолевали сомнения: настоящие ли это чувства или Оливия просто манипулирует им.
Харви ненавидел себя за эти сомнения, но они не оставляли его.
Неужели его женой движет лишь одна ревность? Тогда можно только удивляться, на что это чувство способно подтолкнуть женщину. Фантастический секс этой ночи и Оливия — невероятно, немыслимо и… пугающе. Она напрочь отбросила все привычные формы любви, забыла о сковывающих ее запретах и условностях — и ради чего?
Это непонятное обстоятельство крайне тревожило Харви.
Когда же Оливия была настоящей? Разительная перемена, произошедшая с ней, вызывала недоверие.
Игра, думал Харви, просто игра, иного быть не может. И сколько же она продлится? — спрашивал он себя. И тут же отвечал: наверное, до тех пор, пока Оливия не убедится, что Аделайн для нее больше не опасна.
Харви недоумевал, почему упоминание им «Оберж де пирамид» стало чем-то вроде детонатора, взорвавшего мирное, тихое течение их семейной жизни. Теперь Оливия ни за что не отступится. Придется брать ее с собой в Египет, если он не хочет, чтобы их брак распался. А он этого не хочет.
— Харви, ты когда-нибудь занимался любовью в бассейне?
Он завязал шнурки и выпрямился. Оливия лежала на его стороне кровати, совершенно обнаженная, крепко прижимая подушку, словно это было его, Харви, тело. Харви вновь ощутил сладострастный жар и чертыхнулся про себя — вот уж нашел время…
Моя первая жена умело использовала секс в качестве оружия. Неужели таковы все женщины? Вот уж не думал, что Оливия из их числа, мелькнула у него мысль.
Харви был безмерно удивлен, что Оливия решила заняться с ним любовью после того, как он фактически дал ей отставку. Что ее к этому побудило? Гордость, боязнь уронить свое женское достоинство, сомнение относительно защищенности ее будущего? Или что-то более глубинное, первозданное, некое ощущение на уровне безусловных инстинктов?